Неточные совпадения
Он поехал по Саймскому каналу, побывал в Котке, Гельсингфорсе, Або и
почти месяц приятно плутал «туда-сюда» по удивительной стране, до этого знакомой ему лишь из гимназического учебника географии да по какой-то
книжке, из которой в памяти уцелела фраза...
Пообедав, он ушел в свою комнату, лег, взял
книжку стихов Брюсова, поэта, которого он вслух порицал за его антисоциальность, но втайне любовался холодной остротой его стиха.
Почитал, подремал, затем пошел посмотреть, что делает Варвара; оказалось, что она вышла из дома.
— Вот уж
почти два года ни о чем не могу думать, только о девицах. К проституткам идти не могу, до этой степени еще не дошел. Тянет к онанизму, хоть руки отрубить. Есть, брат, в этом влечении что-то обидное до слез, до отвращения к себе. С девицами чувствую себя идиотом. Она мне о
книжках, о разных поэзиях, а я думаю о том, какие у нее груди и что вот поцеловать бы ее да и умереть.
А так как начальство его было тут же, то тут же и прочел бумагу вслух всем собравшимся, а в ней полное описание всего преступления во всей подробности: «Как изверга себя извергаю из среды людей, Бог посетил меня, — заключил бумагу, — пострадать хочу!» Тут же вынес и выложил на стол все, чем мнил доказать свое преступление и что четырнадцать лет сохранял: золотые вещи убитой, которые похитил, думая отвлечь от себя подозрение, медальон и крест ее, снятые с шеи, — в медальоне портрет ее жениха, записную
книжку и, наконец, два письма: письмо жениха ее к ней с извещением о скором прибытии и ответ ее на сие письмо, который начала и не дописала, оставила на столе, чтобы завтра отослать на
почту.
Воспользовавшись свободным временем, я стал осматривать древесную и кустарниковую растительность и отметил у себя в записной
книжке: белый клен с гладкой зеленоватой корой и с листьями, слабо зазубренными, мохнатыми и белесоватыми снизу; черемуху Маака, отличительными признаками которой являются кора, напоминающая бересту, и остроконечная зазубренная листва; каменную березу с желтовато-грязной корой, чрезвычайно изорванной и висящей лохмотьями; особый вид смородины,
почти не отличающийся от обыкновенной красной, несмотря на август месяц, на кустах еще не было ягод; шиповник без шипов с красноватыми ветвями, мелкими листьями и крупными розовыми цветами; спирею, имеющую клиновидно-заостренные, мелкозубчатые листья и белые цветы, и бузину — куст со светлой корой, с парноперистыми, овальноланцетовидными и мелкозазубренными листьями и с желтоватыми цветами.
— Вам это ни копейки не стоит, — отвечал доктор, — за кого я вас принимаю, а дело в том, что я шестой год веду
книжку, и ни один человек еще не заплатил в срок, да никто
почти и после срока не платил.
В этой
книжке услышите рассказчиков все
почти для вас незнакомых, выключая только разве Фомы Григорьевича.
В этой
книжке есть много слов, не всякому понятных. Здесь они
почти все означены...
Он обнял меня за шею горячей, влажной рукою и через плечо мое тыкал пальцем в буквы, держа
книжку под носом моим. От него жарко пахло уксусом, потом и печеным луком, я
почти задыхался, а он, приходя в ярость, хрипел и кричал в ухо мне...
— Нюрочка, ты взяла бы какую-нибудь
книжку и
почитала вслух больному, а то ведь можно с ума сойти от этого дурацкого лежанья… Конечно, тебе одной ходить в сарайную неудобно, а будешь читать, когда там Таисья бывает.
Наконец, «Зеркало добродетели» перестало поглощать мое внимание и удовлетворять моему ребячьему любопытству, мне захотелось
почитать других
книжек, а взять их решительно было негде; тех книг, которые читывали иногда мой отец и мать, мне читать не позволяли.
Я попросил один раз у тетушки каких-нибудь
книжек почитать.
Милая моя сестрица не отходила от меня ни на шаг: часто она просила меня поиграть с ней, или
почитать ей
книжку, или рассказать что-нибудь.
Несмотря, однако же, на все предосторожности, я как-то простудился, получил насморк и кашель и, к великому моему горю, должен был оставаться заключенным в комнатах, которые казались мне самою скучною тюрьмою, о какой я только читывал в своих
книжках; а как я очень волновался рассказами Евсеича, то ему запретили доносить мне о разных новостях, которые весна беспрестанно приносила с собой; к тому же мать
почти не отходила от меня.
Она знала, до чего я был охотник, и сейчас стала просить, чтоб я
почитал ей
книжку, которая лежала в боковой сумке; но я не стал даже и читать, так мне было грустно.
Я давно уже перестал гулять и
почти все время проводил с матерью в ее новой горнице, где стояла моя кроватка, лежали мои
книжки, удочки, снятые с удилищ, и камешки.
«Что же я за невежда!» — думал он и, придя домой, всю ночь занимался французским языком; на следующую ночь — тоже, так что месяца через два он
почти всякую французскую
книжку читал свободно.
—
Книжка у меня напечатана; буду иметь
честь презентовать вам ее, — отвечал тот.
— Ах, «Монте-Кристо» прелесть, чудо! —
почти закричала m-lle Прыхина. — И вообразите, я только начало и конец прочла; он помещался в журнале, и я никак некоторых
книжек не могла достать; нет ли у вас, душечка, дайте! — умоляла она Вихрова.
Книг
почти совсем не было видно, кроме Огюста Конта,
книжка которого, не вся еще разрезанная, валялась на столе.
Со всем этим я воротился домой уже в час пополудни. Замок мой отпирался
почти неслышно, так что Елена не сейчас услыхала, что я воротился. Я заметил, что она стояла у стола и перебирала мои книги и бумаги. Услышав же меня, она быстро захлопнула книгу, которую читала, и отошла от стола, вся покраснев. Я взглянул на эту книгу: это был мой первый роман, изданный отдельной
книжкой и на заглавном листе которого выставлено было мое имя.
Почти каждый вечер после работы у Павла сидел кто-нибудь из товарищей, и они читали, что-то выписывали из книг, озабоченные, не успевшие умыться. Ужинали и пили чай с
книжками в руках, и все более непонятны для матери были их речи.
— Я сидел тут, писал и — как-то окис, заплесневел на
книжках и цифрах.
Почти год такой жизни — это уродство. Я ведь привык быть среди рабочего народа, и, когда отрываюсь от него, мне делается неловко, — знаете, натягиваюсь я, напрягаюсь для этой жизни. А теперь снова могу жить свободно, буду с ними видеться, заниматься. Вы понимаете — буду у колыбели новорожденных мыслей, пред лицом юной, творческой энергии. Это удивительно просто, красиво и страшно возбуждает, — делаешься молодым и твердым, живешь богато!
Что вот я копил, чтобы
книжку купить, долго копил, потому что у меня и денег-то
почти никогда не бывает, разве, случится, Петруша кое-когда даст.
— За мое призвание, — продолжал студент, — что я не хочу по их дудке плясать и сделаться каким-нибудь офицером, они считают меня, как и Гамлета,
почти сумасшедшим. Кажется, после всего этого можно сыграть эту роль с душой; и теперь меня собственно останавливает то, что знакомых, которые бы любили и понимали это дело, у меня нет. Самому себе доверить невозможно, и потому, если б вы позволили мне прочесть вам эту роль… я даже принес
книжку… если вы только позволите…
— Сейчас… за буфетом спросить надо, — сказал половой и, очень скоро возвратившись, подал совершенно
почти новую
книжку.
— Да ведь-с это тоже как… — отвечал половой, — иную, боже упаси, как истреплют, а другая так
почесть новая и останется… Вот за нынешний год три этакие
книжки сподряд
почесть что и не требовала совсем публика.
А юнкера в это время подзубривали военные науки для близкой репетиции, чертили профили и фасы, заданные профессорами артиллерии и фортификации, упражнялись в топографическом искусстве, читали
книжки Дюма-отца или попросту срисовывали лысую,
почти голую мощную голову прославленного пастыря.
«Здесь», однако, было вовсе не так хорошо. Он ничего не хотел знать из ее затруднений; голова его была полна одними фантазиями. Свою же болезнь он считал чем-то мимолетным, пустяками, и не думал о ней вовсе, а думал только о том, как они пойдут и станут продавать «эти
книжки». Он просил ее
почитать ему Евангелие.
Из последних один очень молодой артиллерист, всего только на днях приехавший из одного учебного военного заведения, мальчик молчаливый и еще не успевший составить знакомства, вдруг очутился теперь у Виргинского с карандашом в руках и,
почти не участвуя в разговоре, поминутно отмечал что-то в своей записной
книжке.
При двух архиерейских служениях был сослужащим и в оба раза стоял ниже отца Троадия, а сей Троадий до поступления в монашество был
почитаем у нас за нечто самое малое и назывался „скорбноглавым“; но зато у него, как у цензора и, стало быть, православия блюстителя и нравов сберегателя, нашлась и сия любопытная
книжка „О сельском духовенстве“.
— А вы возьмите
книжку и
почитайте. Робинзона или «Родное слово», — лучше Робинзона!
Книжка, изданная под заглавием: Михельсон в Казани, есть не что иное, как весьма любопытное письмо архимандрита Платона Любарского, напечатанное
почти безо всякой перемены, с приобщением незначащих показаний.
— Смерть!.. У вас хоть
книжки… а у нас во всём доме один «Новейший фокусник и чародей» у приказчика в сундуке лежит, да и того я не добьюсь
почитать… не даёт, жулик! Плохо зажили мы, Яков…
— Ах, как хорошо! И портрет. А ты, Танечка, потом приди и
почитай мне его
книжку.
— Работать — трудно, жить — легко! Так много работы — жить время нет!.. Для хозяина — весь день, вся жизнь, а для себя — минуты!
Книжку почитать некогда, в театр пошёл бы, а — когда спать? Ты
книжки читаешь?
Таким образом в этой
книжке теперь собрано
почти все, касающееся того «загадочного человека», который, при безвестности своего происхождения и отсутствии выдающихся и крупных дарований, приобрел себе у нас самую разнообразную известность в самых разнородных кружках и которого потом неразборчивые люди предпочли оклеветать и достигли этого с таким успехом, какого, к сожалению, не достигают попытки установить настоящий взгляд на Бенни.
— У вас есть способность к игре, — промолвил он учтивым голосом, вероятно, заметив страдание моего самолюбия, — но вы дебютов не знаете. Вам надо
книжку почитать, Аллгайера или Петрова.
Я действительно выучил наизусть
почти всю первую песню; но так как корыстолюбие в такие годы немыслимо, то я набросился на «Кавказского пленника» и затем на «Бахчисарайский фонтан», найденные мною в рукописной
книжке Борисовых, выпрошенной Василием Васильевичем для прочтения.
Ведь мы до того дошли, что настоящую «живую жизнь» чуть не считаем за труд,
почти что за службу, и все мы про себя согласны, что по
книжке лучше.
Была в нем приятная и трогательная наивность, что-то прозрачное, детское; он все более напоминал мне славного мужика из тех, о которых пишут в
книжках. Как
почти все рыбаки, он был поэт, любил Волгу, тихие ночи, одиночество, созерцательную жизнь.
— Когда я,
почти мальчиком, поступил в полк, я не думал того, что говорю вам теперь. Я старался действовать словом, я старался приобрести нравственное влияние. Но прошел год, и они вытянули из меня все жилы. Все, что осталось от так называемых хороших
книжек, столкнувшись с действительностью, оказалось сентиментальным вздором. И теперь я думаю, что единственный способ быть понятым — вот!
— Унде эште пошта? [Где
почта?] — преувеличенно вежливо прикладывая руку к козырьку кепи, спрашивает щеголя-румына офицер, вооруженный «военным переводчиком» —
книжкой, которою тогда были снабжены войска. Румын объясняет ему; офицер перелистывает
книжку, ища непонятных слов, и ничего не понимает, но вежливо благодарит.
Она встречается очень во многих статьях «Собеседника», и
почти в каждой
книжке можно найти или положительное провозглашение обязанностей человеколюбия и сострадания, или сильное обличение жестокосердия, презрения к ближним и грубых проявлений эгоизма.
Видно, что и тогда, как ныне, распространен был обычай «взять
книжку почитать»; покупать же находилось мало охотников, вероятно под тем предлогом, какой ныне представляют обыкновенно подобные даровые читатели: «Зачем, дескать, на пустяки деньги тратить?
Вопрос этот так общ, что и в прежнее время нельзя было не говорить о нем, и действительно, даже в самое глухое время нашей литературы нередко появлялись у нас
книжки и статейки: «О задачах педагогики как науки», «О воспитании детей в духе христианского благочестия», «Об обязанности детей
почитать родителей» и т. п.
Повторим в заключение, что
книжка г. Милюкова умнее, справедливее и добросовестнее прежних историй литературы, составлявшихся у нас в разные времена, большею частью с крайне педантической точки зрения. Особенно тем из читателей, которые стоят за
честь русской сатиры и которым наш взгляд на нее покажется слишком суровым и пристрастно-неблагонамеренным, таким читателям лучше
книжки г. Милюкова ничего и желать нельзя в настоящее время.
Шуточное неконченное послание в стихах к А. Е. Аверкиеву, которое будет напечатано в последней
книжке «Москвы и москвичей», [Не знаю почему,
книжка эта до сих пор не напечатана.] показывает, до какой степени сохранились в Загоскине веселость и спокойствие духа
почти до самой кончины.
Сконфузив городового, она уехала, а через несколько минут о событии уже знали на базаре, праздное любопытство было возбуждено, и торговцы, один за другим, пошли смотреть на
почту. Они останавливались посреди улицы, задрав головы рассматривали уставленные цветами окна квартиры почтмейстера и до того надоели Капендюхииу расспросами о событии, что он рассердился, изругался, вынул записную
книжку и, несколько раз облизав карандаш, написал в ней...
— Нет уж, дозвольте мне этой
книжки почитать… Ежели тут насчет души и о прочем…